Запись из дневника Эрла, июнь 1968, несколько миль от границы с Лаосом, часть 2Единожды услышав свист летящей пули, ты начинаешь безошибочно определять этот звук среди других прочих, без херни.
Глухой звук попадания свинцового жала в тело — зелёный из Кентукки валится на спину, забрызгивая Донлона своей кровью, и где-то лишь секунду спустя до нас доносится дальний отзвук выстрела. Бах!
Старики тут же бросаются залегать вдоль тропинки, салаги несколько медлят, из-за чего посреди проделанной Элис просеки падает уже второй, извиваясь в конвульсиях, царапая руками дырку в груди. Дух быстро покидает его тело, которое хрипит и булькает, подрагивая в предсмертной агонии.
Элис орёт чтобы никто не высовывался, загоняя сорокамиллиметровый картридж М381 в свой блупер, прячась за остовом поваленного дерева. Охота началась, но дело дрянь, ибо ведём её никак не мы.
Я припадаю правым глазом к окуляру Редфилда, укрываясь едва ли не внутри густого куста жёлтой мимозы, растущего прямо у пробитой нами тропинки. Пытаюсь смотреть сразу двумя глазами, ищу, где бы мог засесть хренов вьетконг.
Свист и снова звук глухого попадания. Отдалённое «Бах!». Справа раздаётся обезумевший от боли вопль. Я сжимаю зубы — чёртов гад не мажет. Ищу достаточно высокое дерево, которое могло бы давать хороший обзор. Примечаю как трясётся ветка пелтофорума в примерно трёхстах ярдах, целюсь в середину. КРАК-КА! М40 в моих руках ходит ходуном, ствол Ремингтона подскакивает вверх, изрыгая из своего чрева жутко злого шершня, летящего со скоростью три тысячи ярдов в секунду. Нахождение у него на пути сулит неминуемую смерть, без вариантов.
Не наблюдаю гука, который бы валился с дерева, дёргаю на себя затвор болтовой винтовки, целюсь левее. КРАК-КА! Краем глаза замечаю, как за моим же кустом вздрагивает ТуАл, хренов салага скорчился на земле, даже не собираясь взять в руки свою М14! Малец обезумел от страха — обхватил руками колени в тщетной надежде что он сольётся с окружающей обстановкой и станет невидимым для снайпера.
– Чёрт! – говорит Донлон, бросая трубку полевой рации. – Летуны говорят, ожидаемое время прибытия – через два-ноль минут. В пути Фантомы и Б-52". Свист, громкий хруст, Донлон вжимается в землю ещё сильнее и выдаёт связное предложение из тридцати слов, из которых всего несколько цензурных. Гуковский снайпер разнёс в клочья нашу рацию.
– Койо, мать твою, ты там ДРОЧЕШЬ ЧТО ЛИ?! – ревёт Элис из-за поваленного дерева. — Угомони этого жёлтого скота, или он нас здесь всех похерит!!
Отдалённое «Бах!», сопряжённое с протяжным стоном, раздавшимся рядом, лишний раз убеждает меня в том, что Элис не ошибается. Мы у гука как на ладони, отходить по узкой тропе — подписать себе смертный приговор, он постреляет нас как в тире. Вьетконговец играет с нами в кошки-мышки, прекрасно понимая, что никуда мы от него не денемся.
– ЭРЛ, я, кажется, вижу его! На десять часов от меня! – вновь громогласно кричит Элис из своего укрытия. — Пальну из блупера, следи куда!!
Сержант отправляет картридж в сторону громадного тикового дерева, капсюль с грохотом взрывается, а я снова впился глазом в окуляр Редфилда, одними губами проговаривая молитву Богам Охоты. Замечаю движение — КРАК-КА! Ни секунды не думая выпускаю пулю в гущу зашевелившихся веток. На землю с грацией мешка с дерьмом падает мёртвое тело, которое я успеваю рассмотреть в полёте. Принимаю поздравления — я записал на свой счёт здоровенного гиббона. Злобно дёргаю на себя затвор болтовки, особенно неаккуратно выбрасывая стреляную гильзу. Волею случая она падает ТуАлу за шиворот. С безумными глазами он подскакивает и начинает хлопать себя по спине, выкрикивая «Я ранен! Я ранен!! Санитара! Срочно санитара!!». Малец сломался, а я не успел даже сказать ему, чтобы он вернулся на место.
Свист летящей пули сменяется глухим попаданием в тело, оно издаёт весьма характерный звук лопающихся мышц и раздробленных костей. ТуАл падает на землю, истошно вопит, из его бедра пульсирующими струйками хлещет кровь.
— Болит! БОЛИТ!! – постанывает салага, лёжа прямо посреди тропы. — Боже, как же больно!!
Хрусь. Отдалённый «Бах!». Салага практически воет, гукский снайпер отстрелил ему левую ступню. Элис рычит на своих солдат, приказывая всем оставаться на своих местах. Я безрезультатно вожу прицелом по верхушкам стволов, переходящим в кроны деревьев, в тщетных попытках обнаружить вражеского снайпера.
Очередной свист прерывается попаданием в тело. На сей раз ТуАл способен только протяжно мычать от боли — ведь он обделался. Так случается, когда тебе отстреливают яйца.
Мы ждём, что будет.
Элис понимает, что должен уводить отделение, но он и сам застыл как под гипнозом.
Вдруг из ниоткуда и отовсюду сразу возникает странный звук – как будто смеётся кто-то. Мы начинаем крутить головами: неужели кто-то из нас так обалденно крут, что может веселиться, живя в этом говёном мире.
Снайпер смеётся над нами.
Мы пытаемся вычислить его позицию. Но смех доносится отовсюду. Кажется, что этот смех поднимается с земли, исторгается нефритово-зелеными деревьями, кустами-чудищами, вырывается из глубин наших собственных тел.
И на фоне этого зловещего смеха, от которого стынет кровь в жилах, я что-то замечаю. Вглядываюсь в тень. Пот щиплет глаза, все перед ними расплывается. И вдруг я вижу Бедного Чарли, черный череп на ветке, и понимаю, что только снайпер, которому не ведом страх смерти, позволит себе обнаружить свою позицию смехом…
Я щурюсь, вглядываюсь, и смеющийся череп растворяется в темноте..
– Койо, слышь, я, кажись, кое-что понял! – громогласный голос Элис из-за поваленного дерева пронизывает возникшую на несколько мгновений тишину, вырывая меня из погружения в собственные видения. — Это не просто гук, за нами пожаловал сам БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР!! Нам кранты, братан, ха-ха-ха-а-а!
Я опускаю ствол винтовки, гляжу на кроны вековых деревьев уже не сквозь прицел, прикрываю глаза и поднимаю голову к небу.
Элис смеётся, будучи не в состоянии остановиться. Отделение застыло от страха, потому что теперь хохочу и я, а снайпер смеётся вместе с нами. Мы со снайпером смеёмся и знаем, что рано или поздно все отделение засмеётся целиком.
Рано или поздно суровые законы джунглей возьмут своё над отделением. Мы живём по закону джунглей, по которому в них входят больше морских пехотинцев, чем выходят обратно. Именно так. Никто не спросит, почему мы улыбаемся, потому что это никому не интересно. Мразь войны, которую видят в ней гражданские – это в основном выпущенные наружу кишки.
Отвратительное зрелище – видеть человека без прикрас. Отвратительное зрелище – когда даже в улыбке виден оскал смерти. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Отвратительно лицо Чарли, это призрачное черное лицо смерти, когда она поражает твоих братьев ловкими ударами, восстанавливая справедливость.
Те из нас, что переживут всё это и станут стариками, полетят на Птице Свободы в родную Америку. Но дома родного мы там не найдём, и нас самих там уже не будет. У каждого из нас в голове поселилась смерть – чёрный краб, пожирающий мозг.
Джунгли затихли. Снайпер больше не смеётся.
Отделение молчит, ждут приказаний. Скоро они всё поймут. Скоро им станет не страшно. Их тёмная сторона выползет наружу, и они станут такими же, как я, они станут морскими пехотинцами.
Глухой звук попадания свинцового жала в тело — зелёный из Кентукки валится на спину, забрызгивая Донлона своей кровью, и где-то лишь секунду спустя до нас доносится дальний отзвук выстрела. Бах!
Старики тут же бросаются залегать вдоль тропинки, салаги несколько медлят, из-за чего посреди проделанной Элис просеки падает уже второй, извиваясь в конвульсиях, царапая руками дырку в груди. Дух быстро покидает его тело, которое хрипит и булькает, подрагивая в предсмертной агонии.
Элис орёт чтобы никто не высовывался, загоняя сорокамиллиметровый картридж М381 в свой блупер, прячась за остовом поваленного дерева. Охота началась, но дело дрянь, ибо ведём её никак не мы.
Я припадаю правым глазом к окуляру Редфилда, укрываясь едва ли не внутри густого куста жёлтой мимозы, растущего прямо у пробитой нами тропинки. Пытаюсь смотреть сразу двумя глазами, ищу, где бы мог засесть хренов вьетконг.
Свист и снова звук глухого попадания. Отдалённое «Бах!». Справа раздаётся обезумевший от боли вопль. Я сжимаю зубы — чёртов гад не мажет. Ищу достаточно высокое дерево, которое могло бы давать хороший обзор. Примечаю как трясётся ветка пелтофорума в примерно трёхстах ярдах, целюсь в середину. КРАК-КА! М40 в моих руках ходит ходуном, ствол Ремингтона подскакивает вверх, изрыгая из своего чрева жутко злого шершня, летящего со скоростью три тысячи ярдов в секунду. Нахождение у него на пути сулит неминуемую смерть, без вариантов.
Не наблюдаю гука, который бы валился с дерева, дёргаю на себя затвор болтовой винтовки, целюсь левее. КРАК-КА! Краем глаза замечаю, как за моим же кустом вздрагивает ТуАл, хренов салага скорчился на земле, даже не собираясь взять в руки свою М14! Малец обезумел от страха — обхватил руками колени в тщетной надежде что он сольётся с окружающей обстановкой и станет невидимым для снайпера.
– Чёрт! – говорит Донлон, бросая трубку полевой рации. – Летуны говорят, ожидаемое время прибытия – через два-ноль минут. В пути Фантомы и Б-52". Свист, громкий хруст, Донлон вжимается в землю ещё сильнее и выдаёт связное предложение из тридцати слов, из которых всего несколько цензурных. Гуковский снайпер разнёс в клочья нашу рацию.
– Койо, мать твою, ты там ДРОЧЕШЬ ЧТО ЛИ?! – ревёт Элис из-за поваленного дерева. — Угомони этого жёлтого скота, или он нас здесь всех похерит!!
Отдалённое «Бах!», сопряжённое с протяжным стоном, раздавшимся рядом, лишний раз убеждает меня в том, что Элис не ошибается. Мы у гука как на ладони, отходить по узкой тропе — подписать себе смертный приговор, он постреляет нас как в тире. Вьетконговец играет с нами в кошки-мышки, прекрасно понимая, что никуда мы от него не денемся.
– ЭРЛ, я, кажется, вижу его! На десять часов от меня! – вновь громогласно кричит Элис из своего укрытия. — Пальну из блупера, следи куда!!
Сержант отправляет картридж в сторону громадного тикового дерева, капсюль с грохотом взрывается, а я снова впился глазом в окуляр Редфилда, одними губами проговаривая молитву Богам Охоты. Замечаю движение — КРАК-КА! Ни секунды не думая выпускаю пулю в гущу зашевелившихся веток. На землю с грацией мешка с дерьмом падает мёртвое тело, которое я успеваю рассмотреть в полёте. Принимаю поздравления — я записал на свой счёт здоровенного гиббона. Злобно дёргаю на себя затвор болтовки, особенно неаккуратно выбрасывая стреляную гильзу. Волею случая она падает ТуАлу за шиворот. С безумными глазами он подскакивает и начинает хлопать себя по спине, выкрикивая «Я ранен! Я ранен!! Санитара! Срочно санитара!!». Малец сломался, а я не успел даже сказать ему, чтобы он вернулся на место.
Свист летящей пули сменяется глухим попаданием в тело, оно издаёт весьма характерный звук лопающихся мышц и раздробленных костей. ТуАл падает на землю, истошно вопит, из его бедра пульсирующими струйками хлещет кровь.
— Болит! БОЛИТ!! – постанывает салага, лёжа прямо посреди тропы. — Боже, как же больно!!
Хрусь. Отдалённый «Бах!». Салага практически воет, гукский снайпер отстрелил ему левую ступню. Элис рычит на своих солдат, приказывая всем оставаться на своих местах. Я безрезультатно вожу прицелом по верхушкам стволов, переходящим в кроны деревьев, в тщетных попытках обнаружить вражеского снайпера.
Очередной свист прерывается попаданием в тело. На сей раз ТуАл способен только протяжно мычать от боли — ведь он обделался. Так случается, когда тебе отстреливают яйца.
Мы ждём, что будет.
Элис понимает, что должен уводить отделение, но он и сам застыл как под гипнозом.
Вдруг из ниоткуда и отовсюду сразу возникает странный звук – как будто смеётся кто-то. Мы начинаем крутить головами: неужели кто-то из нас так обалденно крут, что может веселиться, живя в этом говёном мире.
Снайпер смеётся над нами.
Мы пытаемся вычислить его позицию. Но смех доносится отовсюду. Кажется, что этот смех поднимается с земли, исторгается нефритово-зелеными деревьями, кустами-чудищами, вырывается из глубин наших собственных тел.
И на фоне этого зловещего смеха, от которого стынет кровь в жилах, я что-то замечаю. Вглядываюсь в тень. Пот щиплет глаза, все перед ними расплывается. И вдруг я вижу Бедного Чарли, черный череп на ветке, и понимаю, что только снайпер, которому не ведом страх смерти, позволит себе обнаружить свою позицию смехом…
Я щурюсь, вглядываюсь, и смеющийся череп растворяется в темноте..
– Койо, слышь, я, кажись, кое-что понял! – громогласный голос Элис из-за поваленного дерева пронизывает возникшую на несколько мгновений тишину, вырывая меня из погружения в собственные видения. — Это не просто гук, за нами пожаловал сам БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР!! Нам кранты, братан, ха-ха-ха-а-а!
Я опускаю ствол винтовки, гляжу на кроны вековых деревьев уже не сквозь прицел, прикрываю глаза и поднимаю голову к небу.
Элис смеётся, будучи не в состоянии остановиться. Отделение застыло от страха, потому что теперь хохочу и я, а снайпер смеётся вместе с нами. Мы со снайпером смеёмся и знаем, что рано или поздно все отделение засмеётся целиком.
Рано или поздно суровые законы джунглей возьмут своё над отделением. Мы живём по закону джунглей, по которому в них входят больше морских пехотинцев, чем выходят обратно. Именно так. Никто не спросит, почему мы улыбаемся, потому что это никому не интересно. Мразь войны, которую видят в ней гражданские – это в основном выпущенные наружу кишки.
Отвратительное зрелище – видеть человека без прикрас. Отвратительное зрелище – когда даже в улыбке виден оскал смерти. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Отвратительно лицо Чарли, это призрачное черное лицо смерти, когда она поражает твоих братьев ловкими ударами, восстанавливая справедливость.
Те из нас, что переживут всё это и станут стариками, полетят на Птице Свободы в родную Америку. Но дома родного мы там не найдём, и нас самих там уже не будет. У каждого из нас в голове поселилась смерть – чёрный краб, пожирающий мозг.
Джунгли затихли. Снайпер больше не смеётся.
Отделение молчит, ждут приказаний. Скоро они всё поймут. Скоро им станет не страшно. Их тёмная сторона выползет наружу, и они станут такими же, как я, они станут морскими пехотинцами.
Однажды морпех – всегда морпех.
